Повестушка
Загляделась на чужого красивого ребёнка, и точно река души повернулась вспять. Катерина ни шагу не могла больше ступить, вернулась к протянутой руке цыганки. Ребёнок спал. Он совсем не похож был на чернявую мать, сидящую с ним на шатком ящике. Светловолосый ангел с длинными загибающимися ресницами.
Свои дети у Катерины давно выросли. Внуков пока не было. Да и не трогали никогда чужие дети! А к этому потянулось сердце.
Цыганка мгновенно ухватилась за взгляд незнакомой женщины, оценила ситуацию, взметнула юбками, залепетала что-то, торопливо вскочив. Ребёнок проснулся, и удивил синими глазами. Катерина открыла кошелёк, но передумала, спросила осторожно, чтобы не обидеть:
-Поедем ко мне?
Цыганка шла рядом с Катериной, быстро перебирая босыми ногами по горячему асфальту. Автобус был пустым. Народ прятался от небывалого июльского пекла где-то по домам. Цыганка сидела молча, а ребёнок спокойно играл её ожерельем. На полу автобуса каталась круглая виноградина, бегала между сидениями, билась об железные поручни, возвращалась к водителю и снова катилась в салон.
« Так и я, - подумала Катерина, - качусь куда-то круглой виноградиной. Живу, точно с глазами закрытыми. Только сорванная с ветки, но уже побитая со всех сторон»…
Ещё в автобусе произошло нечто странное. Поднялся ураган. Вороны, чёрными тряпицами повисли на ветру. Перемена погоды получилась очень быстрой. Наверное, просто выехали в полосу дождя. Тёплого летнего ливня. Выскочили из машины. Катерина по привычке побежала.
-Куда ты? – ухмыльнулась цыганка. – Дождь то тёплый!
Она что-то сказала ребёнку, и тот протянул к небу ладошки.
-Обувь скинь. Каблуки сломаешь! – посоветовала цыганка Катерине.
Крупные прохладные капли, как крокодильи слёзы, замирали в воздухе стеклянными бусинками, любуясь собою, и точно демонстрируя себя, дрожа в воздухе, потом обрушивались на Катерину, нежно умывая. Ребёнок смеялся.
Катерина первый раз в жизни не бежала от дождя. Она скинула босоножки, отважно ступив в пузырящуюся лужу. Та оказалась горячей! Создавалось впечатление, что вода кипит в ней!
Так босиком и зашли в душный подъезд, сели в лифт, мокрые, грязные, улыбающиеся.
-Раздевайся, - сказала дома Катерина цыганке, - душ там, а для него сейчас наберём маленькую ванночку.
Она ходила, как замороженная по квартире, и лишь ребёнок что-то будил в ней, оживлял.
Её жизнь теперь казалась ей долгой и однообразной, прожитой по стандарту: школа, замужество, дети, работа, одиночество… Муж? Сначала она его долго любила. Потом долго жалела. Михаил пил. При удобном случае погуливал. И Катерина поняла, что этот процесс от любви до жалости прошёл у него гораздо быстрее. И теперь он не то чтобы не любит её, но даже не жалеет. И она ушла. Просто ушла без боли и развода в квартиру матери, когда та ещё жива была. Ушла оставив всё, что приобретали с радостью, когда росли дети. Её пугало, что стала она совсем бездушной к старой своей любви. Ведь, даже если вспоминала мужа, то неприятно поморщивалась, и тут же старалась стереть из памяти его колючие поцелуи.
А дети сами не давали себя забыть, требуя то одного, то другого. Очень похожи они были на отца, жили только своими проблемами. И мать отдавала почти все деньги то Сеньке, то Виташе, не позволяя себе особо шиковать.
-Как его зовут? – спросила Катерина.
Цыганка хитро зыркнула на хозяйку, ответила почти правдоподобно:
-Ваня. Иван.
Катерина почувствовала ложь, но предложила:
-Там в ванной есть пена для воды, бальзам для волос, мыло бери, какое понравится. Свежее полотенце я сейчас принесу…
Ванюша ещё не умел ходить, но быстро ползал, оставляя на ковре маленькие лужицы.
Пока купалась цыганка, Катерина выгребла с антресолей чемодан со старыми детскими вещами, прокипяченными и отглаженными для предполагаемых внуков.
-Это тебе, пожалуй, подойдёт, и это… и это…
Она быстро приготовила для Вани сумку, потом пошла на кухню, разбирать пакеты с продуктами. И сразу всё зашипело, задвигалось, и дразнящий запах вкусного обеда выманил обоих гостей в столовую.
-Дай-ка раскину, - перемешала гостья тонкими пальцами колоду. - У меня дело одно небывалое получиться должно. Пустые хлопоты. Так я и знала. А, нет, вот добрые вести, пиковый король, марьяжная постель, нечаянный интерес, казённый дом и дальняя дорога.
-А мне? – Катерина всегда была любопытной. Цыганка разложила колоду и чуть ли не оторопела от удивления. Карты показывали то же самое.
-Нечаянный интерес, пиковый король, марьяжная постель, дальняя дорога, казённый дом, добрые вести, пустые хлопоты, дай-ка ещё раз перемешаю…карты обиделись, что ли…какой необычный расклад получается!
-Что получается?
Но цыганка больше не раскидывала, и не стала на вопрос отвечать, куда-то убрала карты. Сплюнула через левое плечо.
-А марьяжная, это какая? – спросила Катерина.
-Это когда одна ты. Совсем одна. Понимаешь? Все думают, что у тебя есть кто-то. А ты…
-Ясно. А тебя-то как зовут?
-Роза. - Цыганка, распаренная после ванны и сытных щей, насторожённо сидела на краешке стула, прихлёбывая чай, и отводила взгляд на вазу с конфетами, чтобы не видеть, как хозяйка забавляет ребёнка. «Своими что-ли не наигралась?» - подумала, ухмыльнувшись. Катерина не понравилась ей сразу. Вроде и открытая она, и закрытая. Русская, одним словом…
-А персики он у тебя ест?
-Ест, ест, он всё ест, - махнула гостья, собираясь в обратный путь.
-Возьми вещи для Ванюши, - Катерина протянула цыганке сумку и несколько детских книжек, потом вернулась на кухню, вынесла пачку молока.
-Спасибо, золотая моя, сто лет жить будешь, и дети твои счастливы будут… - и уже с лестничной площадки, - и внуки!
Цыганка убегала, унося с собой ребёнка. Убегала, точно ужаленная. В карманах юбки прятались от постороннего взгляда и мыло и зубная паста со щеткой, и пенка для ванн, и «свежее полотенце» и шоколадные конфетки вместе с вазочкой, и ещё несколько ценных безделиц. На груди надёжно лежали деньги, неосторожно оставленные хозяйкой на холодильнике.
«Странный расклад, – думала цыганка, - как у меня… Эх! Бальзам для волос забыла прихватить. Дура! Вот дура!…»
А Катерина закрыла дверь, всё думая о Ванюше. И своих-то так не любила, а этот к сердцу прикипел. Она ходила по квартире, как потерянная, от одного окна к другому, надеясь увидеть его ещё раз, замечая каким-то внешним равнодушным голосом, каким-то не своим: « В стенке две рюмки хрустальные пропали…», или: « а куда я кольцо золотое задевала? Хорошо бы цыганка взяла, ей бы пригодилось…», или: «Я заметила, что ей понравилась эта вазочка…»
И уже вечером, открыв холодильник, Катерина ахнула и схватилась за сердце:
-Персики! Я забыла дать ей персики! Дура! Вот, дура!
Она не знала, что шепот может обжечь, как расплавленный метал.
-Я умираю от любви, - сказал голос в трубке…
Наверное, все мы ждём любви, но никто из нас не готов к её разрушительному приходу. Так и Катерина, вот уже несколько месяцев, теряла под собой землю, умирая, и воскресала от его слов. Всё началось случайно. В нерабочий день оказались в метро, деля дорогу на двоих, хотя работали несколько лет вместе и не замечали друг друга. Что-то произошло там с ними. Они скинули маски субординации. Обоим мир казался очень-очень цветным. Может, потому что знакомство их душ проходило вне белых кафельных стен больницы, вне её мраморных полов, без белых халатов. Вадим Николаевич, молодой перспективный врач, всегда называвший санитарку просто Катерина, тут стал обращаться на «Вы, Катерина Сергеевна». Она же напротив, почему-то на «ты», и «Вадим». Это обоим нравилось. В жизни была другая субординация. Разница в возрасте. И не только. Он знал, что у неё где-то уже состоялась и окончилась эпопея с семьёй, взрослые дети. У него тоже дети, только маленькие. И жена хирург. И всё нормально. Только после этой встречи в метро он сам позвонил ей вечером. И они долго говорили о жизни, о работе. Постепенно вечерние звонки стали традицией.
Иногда их дежурства совпадали, но они вели себя так, точно не было ни звонков, ни той встречи в метро. А после он обязательно звонил, и они производили «разбор полётов», обсуждая итоги рабочих суток. Он делился с ней планами на будущее, читал отрывки из диссертации. Она спрашивала, какое варенье больше любит Вадим, и старалась приготовить что-то особенное к следующему дежурству, для всех, разумеется.
Много раз с её губ хотели слететь слова любви. Но она сдерживала их, зная, что у такой любви нет будущего. Она не просила его звонить. И не звонила сама, понимая внутренним чутьём, как женский голос может быть неприятен в обжитом семьёй доме. Что такие разговоры, которые может услышать кто-то другой похожи на игру в пинг-понг со стенкой, без партнёра.
Тем временем души их сближались. Вечерние разговоры превратились в тот самый наркотик, который отвечает в наших сердцах за радость и счастье. И однажды, вместо звонка, он пришёл к её дому и стал под окнами. Она сразу узнала его фигуру в темноте, не видя лестницы, бегом спустилась вниз и остановилась перед дверью на улицу. А как он будет жить потом? А как она будет жить потом? Наученная горьким опытом, женщина понимала, что их разлука неизбежна. Сможет ли она выдержать тот момент, когда он перестанет любить её?
Больше он не приходил. Не взглянул на неё на дежурстве, а сегодня в исступлении прошептал, будто боялся, что его услышит кто-то кроме неё:
-Я умираю от любви…
Она держала трубку, и та горела в её руках.
-Почему ты молчишь? Ты слышишь? Я люблю тебя! – говорил он измученно и в то же время грозно.
-Да, я слышу тебя, - сердце её стучало, как стучит сильный ливень по оцинкованным трубам, - Вадим Николаевич, Вадим, я прошу тебя… это невозможно!
-Ты только скажи и всё. Это же так просто. Всё остальное – неважно. Понимаешь? Всё остальное люди придумали, чтобы не умереть от скуки, если нет любви. Ты только произнеси эти слова, и мир станет другим. Ведь я же знаю. Ты мне скажи это… Скажи.
-Я, - Катерина видела сейчас его, каким он был там, в метро, красивым и цветным, точно с яркой обложки, - люблю тебя…
-Спасибо…
Среди тысячи бессонниц эта была, пожалуй, самая светлая. Не было в ней ни зла, ни радости, только тихое раздумье. Красивый и молодой Вадим, который сошёл с ума. И в этом не было ни капли логики. И она любила. Ещё сегодня днём любила, пока не сказала «люблю». «Тебя» сказал уже какой-то другой человек. И всё кончилось. Поди, разбери её женскую душу! Что ей надо? Любовь прошла, точно летний ливень, по одной стороне улицы, вторая осталась сухой. И душа её, как улица сказала «люблю» на стороне тёплого дождя, и тут же перешла дорогу к сухому слову «тебя».
И что теперь ей с этим делать?
Ранним утром он позвонил опять:
-Не спишь?
-Не сплю.
-О чём думаешь?
-О тебе.
Первый этаж громадного современного родильного дома составлял приёмный покой и палаты, где женщины лежали на сохранении. На втором расположилась хирургия прерывания и всяческих патологий. Третий этаж заполняли «детские» и уже «опроставшиеся дамы, а четвёртый, собственно, сама «родилка».
В ней Катерина и работала много лет простой санитаркой. Не сказать, что её не мучило и не заедало, что она являлась нижней ступенькой чёткой субординационной медицинской лестницы. Заедало, конечно. Но такая работа давала много свободного времени. Сутки – через три. Было удобно, пока росли дети. Оставалось удобно, и когда разъехались.
С утра, приняв «наследство» от ночной бригады, вдвоём с Лидухой проверяли, чисты ли боксы, 12 основных и 6 вспомогательных, где «нежились» платные роженицы на новеньком цветном белье. Катерина не понимала тех, кто платил. Какая разница как мучиться бесплатно или за деньги. Иллюзия, что о тебе позаботятся лучше, что будет не так больно? Лидуха сегодня взяла больничный. И коридорная тоже не вышла. Пришлось с него и начать, с родимого коридора. С трёх сторон время от времени доносился стон, к которому люди в белых халатах давно привыкли. Но во втором боксе кто-то орал благим матом.
-Чё орёшь? Весь приёмный покой перепугаешь! – присела акушерка к бедолаге на кровать, - рано тебе ещё. Неполное открытие. Никакого открытия, понимаешь? Вообще, рано. Тебе ещё и не больно совсем. Чё орать?
Но роженица и после ухода акушерки продолжала беспокоить всех душераздирающими воплями. Катерина, покончив с коридором, подошла к ней:
-Ну, как ты тут, голубушка, - сказала она так, точно родная тётка, только вернувшаяся из деревни, - кричать не надо. Сегодня хорошая бригада работает.
-Акушерка злая.
-Она не злая, - ласково погладила её по руке Катерина, улыбаясь, и роженица тут же схватила её за руку, - молодая.
-И врач грубый.
-Ну, что ты, Вадим Николаевич – самый лучший врач. Ты слушай, что они говорят, и всё будет хорошо.
-Ой!
-Что, опять? Ничего. Это ещё слабая схваточка. Терпимо. По себе знаю. Дальше будет больней. Но и это пройдёт. Понимаешь? Всё проходит. Но, ты же у нас умница. Дыши глубоко. Кислород – главное обезболивающее средство. Дай я поправлю твою марьяжную постель.
-Это как марьяжную?
-Это одинокую. Проходит?
-Прошло. Спасибо Вам.
-Да, мне то за что?
-Вы ласковая.
-Я тут рядом. Ты знай это, и помни. Если что, позови. Катерина меня зовут. Но без особой нужды не беспокой. У меня кроме тебя ещё несколько человек, их принять надо, принести еду, покормить, после каждых родов убрать. И ещё один бокс отдраить как следует.
-Это как?
-Сначала с порошком. Потом с раствором нашатыря, потом перекиси. И стены до потолка, и окна, и кровати, и стеклянные стеллажи, и главное – кресло.
-Такое, как здесь?
-Да.
-Я на нём рожать буду?
-На нём, лапонька, на нём.
-А больно?
-Если будешь бояться, то больно. А, если будешь думать, что ребёнок твой знает, что ты боишься, и постараешься ему помочь, то терпимо. Сколько веков человечеству? Через это дело каждый прошёл.
-А, если я умру?
-Конечно умрёшь, лет так через пятьдесят, - засмеялась Катерина, - Всё у тебя нормально. Анализы хорошие. Ребёнок – это счастье. Вот и вспоминай самое лучшее, самое светлое в жизни, чтобы и он счастливым стал. И говори с ним. Он уже всё-всё понимает. И всё чувствует. И даже слышит, как ты кричишь…
Получив от Насти лекарства для остальных и указание помыть ординаторскую вместо коридорной, Катерина открыла дверь святая святых, где отдыхала элита родилки, и встретилась глазами с Вадимом.
-Катерина! Ты, наверное, слово волшебное знаешь. Мы тут поспорили, - улыбался седой врач, - как ты в палату заходишь, пациентки орать перестают. Может, поделишься?
-Окурков-то накидали! – нахмурилась санитарка, рассердившись скорее на своё волнение, и вместо ответа быстро вымыла пол.
Холёный чернявый Олег Петрович, главный врач отделения, после того, как закрылась за ней дверь, пробурчал под нос:
-Фу ты, ёлки, работаешь, как помойный кот, за гроши, а всякая поломойка тебя ещё носом тычет, - и бросил окурок в угол.
Врачи переглянулись.
Помыв бокс, Катерина даже не оглядела его напоследок, уверенная, что всё в порядке.
-Когда будешь пятый сдавать? – попалась ей в коридоре главная медсестра.
-Хоть сейчас… - Катерина не понимала, почему «строгое начальство» нервно подёргивало ноздрями.
Вымочив ватку в спирте, медсестра тщательно провела ею по всем поверхностям пятого бокса, но белоснежная ватка не меняла цвет. Так тщательно Катерину давно не проверяли.
-Да, Вы скажите, в чём дело?
Медсестра подошла и вымолвила, наконец, тихо, чуть ли не шёпотом:
-Как ты говоришь с начальством? При чём здесь окурки? Твоё дело – мыть!
-Я плохо помыла?
-… Ладно. Спасибо. Молодец. С главврачом не связывайся. Хорошо?
-Ясно.
После обеда пошла парилка. Роды за родами, как сговорились. Катерина не успевала менять бельё, принимать новых рожениц, откатывать на третий этаж «отстрелявшихся». Женщины приходили в её жизнь с болью, уходили с радостью. Приходили партиями и поодиночке. Иногда казалось, такое не забыть. Но наступал новый день, неся новую боль, которую забирала радость. От этого люди или стареют, или сходят с ума, или черствеют сердцем. Катерина старела. А женщины были разные. К кому-то относилась она с симпатией, помогая при родах всем своим существом, помогая душою, после чего болело тело. До некоторых, напротив, неприятно было дотронуться, и она просила Лидуху заходить в тот или иной бокс. Её симпатии и антипатии ничуть не отражались на качестве работы. Маленькие только что рождённые младенчики особенно радовали Катерину. В детских рекреациях при боксах она мыла тихо и чуть ли не на цыпочках, заглядывая, как он там, только что появившийся на свет человечек, украдкой крестила и благословляла, и сразу забывала, принимая новых детей. А сегодня думала о Ване. Ей было досадно, что родился он без неё. И живёт где-то без неё. Маленький белокурый ангел на руках чёрта…
-Ну, как ты тут? – зашла санитарка во второй бокс.
-Есть хочу.
- Тебя же уже промыли. Теперь нельзя. Не положено.
Роженица умоляюще взглянула смуглым личиком из-под одеяла:
-Даже сил нет встать…
-Вот, чудо. Ей рожать – она есть захотела. Ну, дочка, согрешила я с тобой, - принесла ей Катерина курицу с картофельным пюре, - ешь, чтобы силы были, под мою безответственность. И быстрее, а то увидит кто – в должности меня понизят.
-Вас то куда понижать? – засмеялась роженица.
-На второй этаж, в абортарий. Терпеть не могу это место. Гнусь.
Пошла схватка, и девчонку скрутило.
-Где болит, живот, или спину?
-Спину.
-Пацана родишь.
-Правда?
-Давай, потру что ли. Полегче?
-Да. Прошло…
Как это всегда случалось, вечером никто рожать не хотел. Родилка затихла, что перед той грозой.
«Поспать или нет» - думала Катерина : «как тут уснёшь?»
Принесли несколько букетов и пакет со сладостями, шампанским, коньяком для врачей. Бригада уже не помнила роженицу, но было всё равно приятно.
-Катерина, иди к нам, - седой врач лукавил. Дежурство дневной смены закончилось. И на этаже оставались только три акушерки, два врача и санитарка. Надо было кому-то убрать после очередного импровизированного застолья.
-Что за шампанское? – спросил Вадим Николаевич, разглядывая пузырьки в бокале.
-Брют, - ответила Катерина, посмотрев на него совсем по-свойски, что тут же заметила Настя.
-Пей, пока полный, - пошутила Настя нарочито на -ты, чокнувшись только с Вадимом.
«Вот те раз!» - отметила Катерина: «Смело!» Но, разглядывая свой бокал, подумала и о том, что, наверное, уже выпила всё, что ещё вчера было полным, а теперь не осталось даже следов от пузырьков.
Работа пришла с наступлением темноты. Хорошо, Катерина запаслась пелёнками. Ещё двое. И там одна. Как второй бокс?
-Терпишь?
-Уже невмочь! Про меня не забыли?
-Ну, что ты, лапушка, рано тебе.
В платных боксах родили трое. Последняя была ещё в наркозе. Вадим Николаевич мастерски зашивал её кривой иглой, любуясь на законченную работу – маленькую аккуратную дырочку. И вдруг обернулся на Катерину, сверкнув глазами так страстно, что та поднесла к губам палец:
-Не сходи с ума!
Не успела сдать последнюю партию, как получила ещё двоих.
А Настя глубоко вздохнула:
-Мы сегодня, кажется, не уснём. Катерина! Родовой пакет!
-Ну, давай! Ну, тужься! Вот девчонки разленились, работать не хотят совсем!
Показался ребёнок, весь в какой-то белой смазке, и с открытыми глазами.
-Ну, ещё! Молодец. Катерина, Вадима Николаевича позови. Ребёнок с асфиксией.
Такое иногда случалось. Персонал чувствовал себя виноватым. Но на этот раз ребёнок родился, вроде нормальным и во время закричал.
Настя не церемонилась. Работала ловко. Но, что-то сегодня не клеилось, и, надавив женщине рукой на живот, косо глянула в сторону Катерины:
-Ну, ещё!
Послед высвободился очень резко, перелетел через корытце и плюхнулся на белый мраморный пол. Брызги крови разлетелись до потолка:
-Ё! – воскликнул седой врач.
Вадим удивлённо глянул на Настю, та развела руками.
«Вот те два, - раздосадовалась Катерина, - ревнует что ли». Но без слов принялась за дело.
В два часа ночи во всём городе отключили свет. А у той, которая маялась во втором боксе, отошли воды. Теперь она кричала, не стесняясь, поминутно зовя Катерину. С трудом перенесли её на кресло. И пошли роды. Собрались все. Седой врач жёг спички, потом нашли где-то свечу.
-Ёлки! Она на стол наложила! Кто тебя накормил?
-Ерунда. Уберу, - санитарка подмигнула роженице.
-Что, и эта не может? Да, что же сегодня за наказание, первородки одни, - Настя взяла в руки кривые ножницы. Делаем перенеутомию? – спросила она Вадима Николаевича на латыни.
Это означало резать от одного отверстия к другому. Это означало мучиться ей ещё месяца два после родов. Это означало зашивать по живому, потому что нет анестезиолога, и девчонка не платная. Катерина умоляющим жестом сжала в темноте Вадиму руку, тихо прошептала:
-Не надо!
-Попробуем так, - не глядя на Настю, решил врач, и приступил к принятию ребёнка сам.
Катерина всегда с восхищением смотрела за его работой. Но тут он превзошёл самого себя, проведя классические роды, без разрывов и осложнений. Почему он не делает этого каждый день? Когда успело зачерстветь его сердце, если Вадим перестал реагировать на чужую боль, на крик? Как и другая элита родильного дома, он часто обсуждал в ординаторской с акушерками и врачами, что роженицы вампирят и забирают энергию, что лучше не брать их за руки и не смотреть в глаза. Почему же сейчас он выложился? И вот уже ребёнок вспархивает на руках? Потому что она его попросила?
-У Вас мальчик. Сейчас запоёт!…
И, действительно, отплевавшись и откашлявшись, младенчик закричал уверенно и чисто. И словно от его крика зажёгся свет.
-Катерина, разверни нам послед, - невозмутимо продолжал Вадим, - спасибо. Всё нормально у Вас, красавица. Продолжайте без меня, коллеги.
Акушерки не долго церемонились с остальными. Двоим дали болеутоляющее, оттягивающее роды до утра, остальным вкололи стимулирующее средства, и уже к четырём утра роддом снова затих. Седой врач остался на телефоне. Остальные разбрелись по свободным боксам отдыхать.
Прилегла и Катерина. По телу разливалась усталость. Низ живота тянуло, точно она родила только что сама. Триждыклятая бессонница опять не давала покоя. Катерина ворочалась, вспоминая последний телефонный разговор с Вадимом и день дежурства, в общем-то обыкновенный. Противно пахло резиновой подушкой…
Она проснулась от яркой вспышки безудержного счастья. И секунду ещё не понимала, что произошло. Она стонала, как стонут роженицы. Вадим целовал её страстно и одержимо.
-Ты с ума сошёл! – наконец въехала она в действительность.
-Тихо, тихо, - он нежно закрывал ей ладонью рот. Он знал её, он её чувствовал, как наездник чувствует лошадь. Катерина точно опять оказалась на стороне тёплого ливня, тревожно его принимая.
-Увидят…
-Все спят, как сурки…
-Не надо, зачем?…
-А зачем ты сказала слово «брют»?
-Будет скандал!
-Никто не узнает… Я не могу без тебя!
Через полчаса он ушёл.
«Уснёшь ты или нет?» - сердилась на себя Катерина, - «завтра трудный день. Хоть бы немного поспать.»
О Вадиме не хотелось думать. Только не о Вадиме!
«Настя сволочь! Забрызгала бокс кровью! А мы молодцы. В темноте роды приняли… Птички там что ли запели? Вот грёбаные птички! Теперь вообще шиш уснёшь!»
Она потихоньку сползла с кровати, причесалась, вышла в пустой коридор родилки. Седой врач спал у телефона. Где-то в дальнем боксе Настя готовила новую женщину к процессу. Заглянув в ординаторскую, Катерина увидела спящего Вадима, он улыбался во сне.
Взяв бутылку с перекисью водорода, пошла проверять огрехи по всей своей территории. В двух местах пятнышки крови вспенились и побелели от перекиси. Потом снарядилась за завтраком. И нарочно тянула время, чтобы не встречаться взглядом с Вадимом. Но за десять минут до окончания смены всё-таки оказались вдвоём за последними родами. Его глаза показались ей мутными и опустошёнными.
-Ты у нас восемнадцатая сегодня, - помогая забраться на кресло, сказала Катерина роженице
-Это много? – отозвалась та.
-Бывает и больше, - зевнул Вадим Николаевич.
Одна маленькая дождинка упала на стекло. Дождь остался где-то слева. Ох уж эти летние ливни! Заметно темнело. А плакать не хотелось. Не то чтобы, как говорится, ни слезинки, но даже намёка на них. Катерина ехала от сына домой, мимо Внукова, где у неё не было внука, с досадой вспоминая только свою беспомощность. Наверное, как мать, она должна была дать какие-то более определённые советы. Сенька ждал поддержки, раз позвал её в такую даль. А что сказала она?…
Вымороченная за три часа на электричке, она сказала «Как медленно в старых домах идёт лифт!» А подумала: «Как медленно течёт время в маленьких городах, как этот!»
Невестка, холодная, как рыба, резала овощи для салата, засыпая на ходу. Катерина на неё смотрела, сдерживая себя, чтобы не отобрать нож, и не приготовить всё самой. В чужом доме, где теперь жил её сын, свекровь раздражало всё. Она хмурилась и молчала. Привыкшая к идеальной чистоте в своей больнице, где даже ватка, вымоченная в спирте, после соприкосновения с любой поверхностью оставалась чистой, Катерина сняла обувь и прошла по квартире босиком. Но, похоже, погорячилась. Её ступни щекотал песок и какая-то пыль, приставшая к ногам на кухне, а вытереть это Катерина посчитала неудобным. Сын сидел в соседней комнате за компьютером, доделывая срочную работу. Родители Натальи уже ушли.
-Мама, а как Вы сёмгу солили? – начала разговор невестка, - У Вас прошлый раз была такая вкусная сёмга, я пока всю не съела, оторваться от тарелки не могла.
-Да, просто всё, - ответила Катерина, - две ложки соли, одна сахара, на килограмм рыбы и на два дня под пресс.
-И всё?
-И всё.
Говорить было трудно. И, казалось, не о чем. И даже, когда пришёл сын, разговор не клеился.
-Спасибо, всё было очень вкусно, - сказала мать, - ну? Мне пора?
-Ма, я тебя провожу, - спохватился Сенька.
Они сидели на вокзале и пропускали одну электричку за другой. Сенька рассказывал с упоением про свою новую работу, был опять её Сенькой, её милым любящим сыном. Хвалился, что депутат назначил его доверенным лицом, и тут же шутил: « А я неделю на себя в зеркало гляжу, какое лицо у меня теперь ДОВЕРЕННОЕ»! Катерина ждала, когда он скажет главное. И вдруг спросила невпопад, да попала в правду:
-А что ж с детишками тянете? Давно бы мне пора внуков понянчить…
-Ма, я… - сын стал грустным и вдруг заплакал, уткнулся, как прежде, в её ладони.
Мать молчала, ждала. Она уже поняла всё, ещё не зная подробности.
-Она тогда, еще до свадьбы, сделала аборт, а теперь детей у нас не будет. Я не знал, ма, правда, я не знал. Я думаю теперь, если она сделала это тогда, значит, не любила. Не верила мне!
Мать вздыхала и гладила Сеньку по голове.
-А ты то сам её любишь?
-Конечно, люблю. Она такая, знаешь? Такая хозяйственная. И приготовит и уберёт! Но только, зачем она тогда сделала это?
Мать ничего не говорила, гладила сына по голове. А себе задавала вопрос, сколько лет Сенька ещё будет любить Наталью? Год? Два? А, может быть, всю жизнь? Стоит ли ей вмешиваться в их быт, их отношения, их жизнь?
Поезд нёс её обратно домой. А дождинка на стекле не высыхала. Катерина думала, что надо было всё-таки хоть что-то сказать. А что? Она не знала ответа на обиду Судьбы, нанесённую её сыну, да и ей самой. С отвращением вспоминала ледащую невестку. Что он в ней нашёл? Чешуя её блестящая глаза ему застила что ли?
-Я по тебе скучал, между прочим, - заглядывал в глаза Михаил, растягивая верхнюю губу в очаровательной улыбке. И губа эта казалась верёвочкой, на которой прищепками висели жёлтые зубы.
-Между кем прочим? – Катерина теряла терпение от духоты и долготы, от панибратства и невыносимой тесноты очереди в паспортный стол. Но ещё больше от вранья бывшего мужа, которого знала, как собственную половую тряпку.
Она привела его сюда, чтобы он отказался от своей доли трёхкомнатной квартиры, где раньше жила вся их скромная семья.
-Виташа точно придёт?
-Сколько лет ты её не видел?
-Ой, только не смотри так, точно я враг народа!
Михаил нервничал. Заворачивал уголки документов.
-А, может потом как-нибудь с квартирой уладится, а?
-Что уладится? – Катерина вдруг вспыхнула, но шёпотом, чтобы не поняли остальные, стала, как гвозди заколачивать слова в его полупьяную голову, - Я оставила тебе всё. Посуду. Мебель. Хрусталь. Даже тряпки. Я думала, у тебя совести хватит не обворовывать наших детей. Ты пускаешь в дом эту жирную Люську с её сестрицей, их дочки спят на моей кровати, ходят в моих тапочках. Топчут в прихожей мой лучший ковёр, который всегда висел на стене. У тебя что, нет глаз? Тебя обкрутят вокруг пальца! Ты ещё не пообещал расписаться ни с одной из них?
-А я и не… Да ты меня подозреваешь, что ли?
- В нашем шкафу только кепка твоя осталась и пиджак. Всё! Остальное барахлом вонючим завесили! Она на пятнадцать лет моложе тебя эта корова! Ни сколько не сомневаюсь, ждёт дожидается, что от пьянки своей копытка отбросишь! Глядите на неё! Переселилась насовсем. Может, они тебе и свёрток в простыне на смерть уже приготовили? И место на коврике определили, под дверью? Сам то ты где спишь? В прихожей!
-Ну, ты тоже хороша. Всегда простодырою слыла, а под старость лет тапочки пожалела! Если я отпишу свою долю, то с чем останусь?
-С совестью. Дети наши тебя не выгонят. И меня не выгонят. Не так воспитаны. Я ведь свою квартиру тоже на Сеньку переписала. Так что квиты мы, муженёк.
Катерина вдруг подумала, что всё это бесполезно. Взглянула жалостливо, как на больного ребёнка.
-Ты что, опять пил без закуски?
-Да ты чё? Я трезв, как стёклышко!
-Ага, зеленое стёклышко от бутылки…
-Что-то Виташа не идёт, - вдруг сдался муж, - Думаешь, не сладко ей приходится в общаге?
-Дак она же ещё учится! И Костик её учится.
-Живут то дружно?
-Да. Воркуют, как голубки.
-Как мы с тобой ворковали?
Муж всё-таки сумел нажать на какую-то потаённую тёплую ноту.
-Да, - улыбнулась Катерина, наконец.
Но Михаил тут же всё испортил:
-Кать, а что ж я Люське скажу?
-А то, что мы с тобою не в разводе, голубок!
-Ой, ну ты круто меня… Всегда такая мягкая была… Ладно, делай, как знаешь… Я чё, против детей что ли когда шёл? Я ведь тоже их люблю. Да. Ты права, - он вздохнул глубоко-глубоко, - А я по тебе скучал. Да.
-Опять завёл старую песенку? Тебе же было не до скуки!
-Какой тебе знать? В душу ведь не заглядывала!
-А не надо было изменять!
-Если бы ты не ушла, я бы тебе не изменял!
-А ты и раньше верностью не отличался!
-Вот, даже так, обижать сразу?
-Господи! Когда же эта очередь подойдёт?
-Привет, мамуль!
-Мамуль так привет, а с отцом кто здороваться будет?
Дочь поцеловала Михаила, как будто вчера расстались.
-Я тут решил подарок Вам с Костиком сделать. Вот, привёл мать документы подписать, от своей доли квартиры в твою пользу отказываюсь. Так что целуй батьку ещё раз!
Дочь недоверчиво скосила глаза на Катерину:
-Что, правда, что ли?
Мать тихо засмеялась с закрытым ртом, но Виктория расценила это, как счастье:
-Раз отец говорит, значит так и есть. Ты верь ему, дочка.
Это, когда молодая была, Катерина готовилась к каждому дню рождения заранее, устраивала пышные застолья. А потом поняла, что день рождения - вовсе не праздник, а скорее итог ещё одного года, что приближает к неизбежному концу каждое живое существо. Кроме того, застолья кончались неприятными долгими и пьяными разглагольствованиями мужа о чём угодно, только не о том, чего, собственно, ждала от этих дней Катерина. А ждала она, смешно сказать волшебства. Но дни рождения приходили, а волшебства не было. Не было год, два, десятилетия. И Катерина перестала ждать, чувствуя себя в эти дни большим обманутым ребёнком.
Сегодня солнце разбудило Катерину мириадами зайчиков. В открытые окна нежно проникали песни тёплых листьев старого тополя, и желанная прохлада. Жара немного спала. Катерина открыла глаза, ещё не помня, сколько ей. Тело не чувствовало ни усталости, ни боли, как в детстве. Ощущение воздушности и лёгкости появилось вдруг. Она вышла на балкон и протянула руки ветру. Сегодня она опять летала во сне. И трепетное желание полёта осталось наяву.
-Доброе утро, Катюш, - муж позвонил первый, - С днём рожденья, и всё такое. Хочу доложиться. У меня всё в порядке, документы уже у Виташи.
-Спасибо.
-Тебе спасибо, если бы не ты, я бы не понял, какой я дурак!
-Ну что ты.
-Люська то, знаешь, какой цирк устроила, когда узнала про квартиру?
-Ну?
-Табуреткой в меня запустила, - засмеялся Михаил.
И Катерина вместе с ним, благодарная, что муж вернул её с облаков на землю. Они говорили еще с пол - часа о Люське, о её скандальном уходе, потом он спросил, точно извиняясь:
-Может, сойдёмся опять?
-Нет, Миш.
-Это из-за Люськи?
- При чём здесь Люська?
-А что тогда?
-Я не знаю что, но я должна побыть одна…
Стало вдруг грустно и одиноко. Так нестерпимо одиноко, что Катерина слегка застонала под короткие гудки, но не успела положить трубку, как раздался звонок:
-Доброе утро, - сказал Вадим.
-Доброе.
-Почему голос такой грустный?
-У меня сегодня день варенья.
-Понятно. Как тебя поздравить?
-Считай, что уже поздравил.
-Варенье будет?
-Какое?
-Клубничное.
-Ты опять?
-Можно, приду?
-Нет.
-Моя сегодня на дежурстве. Дети у бабушки.
-Нет, нельзя.
Катерина положила трубку.
Спустилась к почтовому ящику. Достала журнал и несколько поздравительных писем от родственников. Еле успела к очередному звонку. Сенька желал ей стихами долгие лета и, как это в подобных ситуациях говорят, крепкого здоровья. Катерина в это время смотрела журнал, и обнаружила на обратной стороне обложки портрет мальчика, похожего на Ваню. Когда положила трубку, аккуратно вырезала всю страницу и приклеила к обоям.
Долго мучаясь вопросом, любит она Вадима или нет, решила, что всё-таки не любит, если подобный вопрос вообще возник. Решила кончать с этим делом. Пока не доигрались. Представить мальчугана, похожего одновременно на неё и на Вадима, так и не смогла. Ведь при всём тёплом отношении, ребёнка от Вадима не хотелось. Точно. Не любит. Он казался ей теперь уже прочитанной книгой. Интересной, но законченной. Она вспомнила, как говорила ему, что любит. «Люблю» говорил один человек, который действительно любил, а «тебя» уже совсем другой отверженный и холодный, как будто в ней их было два. Вот и теперь они спорили меж собою.
Отодвинув этот вопрос для дальнейшего размышления, она решила устроить себе пир. Поджарила ломтик белой рыбы. Заварила кофе. Но так до вечера к нему и не притронулась. Телефон звонил весь день. Это были сначала её подруги. Потом дочь. Три раза звонил Михаил. И уже вечером прорвался Вадим Николаевич:
- До тебя дозвониться, как до министра. На автодозвон поставил, насилу поймал.
-Ты что, по сотовому?
-Да.
-У меня есть для тебя подарок. Посмотри в окно!
Она подошла к окну и замерла от неожиданности. В небо взметнулись в фейерверке тысячи крохотных салютов. Соседи выглядывали с удивлением. Катерина смеялась и плакала от счастья. А он смотрел на неё снизу и махал рукой. Когда салют прекратился, он постучал в её дверь. И она открыла.
Трещал телефон. Но они не брали трубку. Кто-то звонил в дверь, но они не открывали. Плыли в каком-то лунном тумане.
-Ты - лучший врач! А я – санитарка! Мне давно за сорок. А тебе нет тридцати. Так не бывает! Это невероятно! Охота тебе со старухой связываться?!
И он опять закрывал ей ладонью рот:
- В тебе столько силы, милая моя, столько страсти, энергии, нежности! Как ты смеешь говорить, что ты старая?! Ну? Как ты смеешь?
-Я просто боюсь, что за меня это скажешь однажды ты.
-Я за тебя могу сказать только одно, то, что я никого ещё не любил так безумно.
-Спасибо.
А, когда она, провожая его, открыла двери, на площадке стоял Михаил.
-Ах, вот в чём дело, - пробурчал он, махнув рукой, и пошёл вниз по лестнице.
И снова дежурство. Роды за родами. Со всех сторон крики и стоны. А у Катерины не было сил поддержать молоденьких девчонок, маявшихся в своей горе-радости.
Крутило душу от вчерашнего визита Вадима, и от того, что она ведёт себя не так, как хотелось бы. Но главное, в сердце появилась какая-то тревога. Так рождается поутру предчувствие радикулита. Только теперь это происходило в сердце. И дело было не в Вадиме и не в Михаиле. Она это знала точно. Что-то должно было случиться. Но что?
-Виташа, как ты?
-Всё хорошо, мамусь! Костик последний экзамен сдаст, и поедем к нему на дачу.
-Ты себя нормально чувствуешь?
-А ты?…
Переговоры заказывать на работе не разрешалось. Но Катерина лично попросила Олега Петровича дать разрешение на звонок.
-Сенька! Всё в порядке у тебя?
-Да. Перевод получил. Спасибо.
-Пожалуйста. Звони, если что…
Но тревога не прошла, а напротив, усилилась.
-Что с тобой? – спросил Вадим в коридоре.
-Не знаю. Может, из-за погоды…
Надвигался ещё один летний ливень. Запахло пылью. Стало темно и таинственно. Воздух замер перед прыжком грозы, а потом рванул по окнам, раскидал тряпки с полок, перепугал рожениц. Лидуха перекрестилась:
-Что-то сегодня будет…
И полил дождь сплошной полосою. Как бешенный.
У Катерины заколотилось сердце. Она вдруг заторопилась. Захотелось бежать, лететь куда-то, всё равно куда, только куда-нибудь. Дождь быстро прошёл. Но сердце продолжало биться.
А день тянулся тысячами дел. Катерина привозила из столовой еду, считала простыни, мыла боксы.
-Руку дай, давление измерим. Что-то ты мне не нравишься, - сказал Вадим.
Катерина вся дрожала.
-Так я и знал. Сейчас же иди домой. И, пожалуйста, ложись спать. Поняла?
-Поняла.
Она почти бежала. И, выйдя из лифта, ахнула, увидев возле своей двери сумку, что давала цыганке. А потом и белокурого младенца с длинными ресницами в куче какого-то барахла.
-Ваня! – выдохнула женщина, и успокоилась, - иди ко мне.
Ребёнок доверчиво обнял Катерину за шею. В полиэтиленовом пакете, привязанном к двери, она нашла записку: « Он хороший. Я видела. Тебе тоже понравился. У него нет имени. И нет фамилии. Хочешь, назови Ваня. Ему где-то месяцев девять. Шалава бросила его после родов, потому что не знала, кто отец. С ним трудно зарабатывать. Дают мало. Сегодня уезжаю далеко. Судьба позволит – вернусь. Роза.»